Я из ряда вон выходящих
Cочинений не сочиню,
Я запрячу в далёкий ящик
То, чего не предам огню.
И, покрытые пыльным смрадом,
Потемневшие до костей,
Как покойники, лягут рядом
Клочья мягкие повестей.
Вы заглянете в стол. И вдруг вы
Отшатнётесь — тоска и страх:
Как могильные черви, буквы
Извиваются на листах.
Муха дохлая — кверху лапки,
Слюдяные крылья в пыли.
А вот в этой багровой папке
Стихотворные думы легли.
Слушай — и дребезжанье лиры
Донесётся через года
Про любовные сувениры,
Про январские холода,
Про звенящую сталь Турксиба
И "Путиловца" жирный дым,
О моём комсомоле — ибо
Я когда-то был молодым.
Осторожно, рукой не трогай —
Расползётся бумага. Тут
Всё о девушке босоногой —
Я забыл, как её зовут.
И качаюсь, большой, как тень, я,
Удаляюсь в края тишины,
На халате моём сплетенья
И цветы изображены.
И какого дьявола ради,
Одуревший от пустоты,
Я разглядываю тетради
И раскладываю листы?
Но наполнено сердце спесью,
И в зрачках моих торжество,
Потому что я слышу песню
Сочинения моего.
Вот летит она, молодая,
А какое горло у ней!
Запевают её, сидая
С маху конники на коней.
Я сижу над столом разрытым,
Песня наземь идёт с высот,
И подкованым бьёт копытом,
И железо в зубах несёт.
И дрожу от озноба весь я —
Радость мне потому дана,
Что из этого ящика песня
В люди выбилась хоть одна.
И сижу я — копаю ящик,
И ушла моя пустота.
Нет ли в нём каких завалящих,
Но таких же хороших, как та?
1933