Мне не хватало широты души,
Чтоб всех жалеть.
Я экономил жалость
Для вас, бойцы,
Для вас, карандаши,
Вы, спички-палочки (так это называлось),
Я вас жалел, а немцев не жалел.
За них душой нисколько не болел.
Я радовался цифрам их потерь:
Нулям,
раздувшимся немецкой кровью.
Работай, смерть!
Не уставай! Потей
Рабочим потом!
Бей их на здоровье!
Круши подряд!
Но как-то в январе,
А может, в феврале, в начале марта
Сорок второго,
утром на заре
Под звуки переливчатого мата
Ко мне в блиндаж приводят "языка".
Он все сказал:
Какого он полка,
Фамилию,
Расположенье сил
И то, что Гитлер им выхолит боком.
И то, что жинка у него с ребенком,
Сказал,
хоть я его и не спросил.
Веселый, белобрысый, добродушный,
Голубоглаз, и строен, и высок,
Похожий на плакат про флот воздушный,
Стоял он от меня наискосок.
Солдаты говорят ему: "Спляши!"
И он сплясал.
Без лести,
От души.
Солдаты говорят ему: "Сыграй!"
И вынул он гармошку из кармашка
И дунул вальс про голубой Дунай:
Такая у него была замашка.
Его кормили кашей целый день
И целый год бы не жалели каши,
Да только ночью отступили наши —
Такая получилась дребедень.
Мне — что?
Детей у немцев я крестил?
От их потерь ни холодно, ни жарко!
Мне всех — не жалко!
Одного мне жалко:
Того,
что на гармошке
вальс крутил.
בוריס סלוצקי "אבדות הגרמנים"
לִי רֹחַב לֵב הָיָה חָסֵר תָּמִיד
שֶׂעַל כֻּלָּם אֶחְמֹל.
חָסַכְתִּי חֲמָלוֹת
לָכֶם, הַלּוֹחָמִים,
אוֹ בְּלָשׁוֹן קְרָבִית –
לָכֶם, הַגַּפְרוּרִים, הָעֶפְרוֹנוֹת –
חֶמְלָה הִרְגַּשְׁתִּי, אַךְ לְגֶרְמָנִי
לֹא חַשְׁתִּי צַעַר אוֹ חֶמְלָה. אֲנִי
שׂמָחְתִּי לַסְּפָרוֹת שֶׁל אָבְדָּנָם:
לַאֲפָסִים
שֶׁהִתְנַפְּחוּ מִדַּם
הַגֶּרְמָנִים. הַמָּוֶת, פְּעַל!
אַל תִּתְעַיֵּף! תַּזִּיעַ
בַּיֶּזַע הַכָּבֵד!
עָלֶיךָ לְהַגִּיעַ
לְכָל אֶחָד מֵהֵם!
אֲבָל – מִקְרֶה אֶחָד
בְּיָנוּאָר שֶׁל אַרְבָּעִים וּשְׁתַּיִם
(פְּלוּס מִינּוס):
הִסְתַּלְסֵל קִיבִּינִימָט
מֻקְדָּם, הַרְבֵּה לִפְנֵי הַצָּהֳרַיִם –
הֵבִיאוּ לי שָׁבוּי אל הַשּׁוּחָה.
אָמַר הַכֹּל:
אֶת שֵׁם הַמִּשְׁפָּחָה,
מִסְפָּר הַגְּדוּד,
הַנֶּשֶׁק וּבִכְלָל,
שֶׁהִיטְלֵר לֹא מֵבִיא לָהֶם תּוֹעֶלֶת,
וְשֶׁבַּבַּיִת לוֹ אִשָּׁה וַיֶלֶד –
גַּם זֶה אָמַר,
לַמְרוֹת שֶׁלֹּא נִשְׁאַל.
הָיָה חָמוּד, בְּלוֹנְדִּינִי, כְּחוֹל עֵינַיִם,
כֻּלּוֹ – גָּבוֹהַּ, מְחַיֵּךְ, זָקוּף –
כְּמוֹ בִּתְמוּנָה עַל רֶקַע הַשָּׁמַיִם.
עָמַד מוּל חַיָּלֵינוּ. שׁוּב וְשׁוּב
הַחַיָּלִים אוֹמְרִים לוֹ: "פְרִיץ, תִּרְקֹד!"
וְהוּא רָקַד.
בְּלִי חֲנֻפָּה. טִבְעִי מְאוֹד.
הַחַיָּלִים אָמְרוּ: "נַגֵּן, לָה–לָה!"
הוֹצִיא הוּא מַפּוּחִית מִמִּכְנָסַיִם
וְאֶת הַוָּאלְס "דּנֻבָּה הַכְּחֻלָּה"
נִשֵּׁף, רַץ הַנִּגּוּן בֵּין הַשְּׂפָתַיִם.
הוּא כָּל הַיּוֹם אָכַל דַּיְסָה חַמָּה,
הָיָה אוֹכֵל אוֹתָהּ שָׁנָה שְׁלֵמָה,
אֲבָל בַּלַּיְלָה צַו הָיָה – תִּסּוֹגוּ!
וְאָז הִתְחִיל הַתֹּהוּ וְהַבֹֹּהוּ…
מָה לִי?
סַנְדָּק אֶצְלָם הָיִיתִי, כֵּן?
מִמֵּתֵיהֶם – לְגַמְרֵי לֹא אִכְפַּת!
מֵאַף אֶחָד!
אִכְפַּת רַק מֵאֶחָד:
זֶה
שֶׁהַוָּאלְס
עַל מַפּוּחִית נִגֵּן.
1954–55 (?)